 |
Михаил Нестеров. Фотография
1867, Уфа |
Первым моим впечатлением, относящимся так
годам к трем, помнится, было семейное торжество: отец с матерью уехали на
свадьбу к моему крестному Василию Степановичу Губанову, уфимскому городскому
голове. Крестный выдавал свою дочь Лизаньку за сына новоиспеченного богатея
Чижова, прозванного работавшими у него бурлаками "Казна".
И вот, помню я, как во сне: зимний вечер, мы
с сестрой остались в горницах с няней. Сидим в столовой за круглым столом, я
леплю какие-то фигурки не то из воска, не то из теста. Мы с сестрой ждем
приезда родителей со свадьбы, ждем гостинцев, которыми, бывало, наделяли гостей
в таких случаях.
Гостинцев в тот вечер мы так и не дождались
- заснули. Получили их на другой день утром. Чего-чего тут не было, каких
конфет в таких нарядных бумажках, золотых и серебряных, с кружевами и
картинками! Некоторые долго сохранялись у нас в семье.
А что памятней всего у меня осталось - это
крупный, крупный виноград, целые гроздья винограда. Его вид и вкус навсегда
остались в моей памяти, и мне потом всю жизнь казалось, что такого вкусного и
крупного винограда я не ел никогда. Какой это был сорт, - не знаю, но, должно
быть, он был дорогой, редкостный по тем временам. Это был первый виноград,
который я ел в своем детстве.
Помню я свои ранние игрушки. Особенно
памятна безногая бурая лошадь. На ней я часами "скакал". Памятны мне
и зимние вечера. В комнате у матери или в детской тишина, горит лампадка у
образов. Старшие уехали ко всенощной ко Спасу или в собор, а я, сидя на своем
коне, несусь куда-то. На душе так славно, так покойно... Вернутся наши,
поужинаем, уложат спать под теплым одеяльцем.
Помню, как сестра однажды хватилась своих
нот. Их долго и тщетно искали, и спустя уже много времени совершенно случайно
нашли... в утробе моего коня. Край их торчал из того места, откуда у коня хвост
растет. Был допрос "с пристрастием"... Фантазия моя была в детстве
неистощима. Воплотить что-либо, оживить и поверить во все для меня было легче
легкого. Шалун я был большой, и это качество стоило мне немало горьких минут. <...>
 |
Михаил Нестеров с сестрой.Фотография
1867, Уфа |
К раннему же детству надо отнести болезнь
моей матери. Мать была больна, помнится, долго, чуть ли не воспалением легких.
В доме была тишина, уныние, мы с сестрой шушукались; иногда нас пускали в
спальню к матери. Она лежала вся в белом, в комнате была полутьма, горела
лампада у образов. Нас оставляли ненадолго, и мы со смутным тревожным чувством
уходили...
Бывал доктор Загорский, важный барин;
встречая нас с сестрой, он по-докторски шутил с нами. Так шло долго... Однако
как-то вдруг все в доме повеселело, нас позвали к матери, объявили нам, чтобы
мы вели себя тихо и что "маме лучше". Велика была моя радость! Я был
так счастлив, увидав мать улыбающейся нам...
Болезнь проходила быстро, и помню, для меня
не было большего удовольствия, когда мать перекладывали, перестилали ее
постель; мне позволяли взбить своими маленькими руками ее перину. Мне тогда
казалось, что именно оттого, что я, а никто другой собьет эту перину, мать
скорее поправится, что в этом кроется тайна ее выздоровления... И немало
проливалось слез, когда мне почему-нибудь не удавалось проделать свое
магическое действие.
Текст воспроизводится по изданию:
Михаил Нестеров. О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания. - М.: Молодая гвардия, 2006. С. 32, 34-35
Комментарии
Отправить комментарий